Долг рабыни: две недели в клетке у Хозяина
Воздух в его кабинете всегда пахнет дорогим кожаным креслом, сигарным дымом и чем-то ещё – холодной, металлической властью. Я стояла посреди огромной комнаты, чувствуя себя обнаженной, хотя на мне было всё то же самое синее платье, в котором я пришла сюда три месяца назад просить деньги.Тогда оно казалось мне таким шикарным, таким взрослым. Теперь же – дешёвка с рынка, которая трется о коленки и впивается в мокрые подмышки. Я пыталась дышать глубже, но этот воздух обжигал лёгкие.
Он сидел за своим массивным дубовым столом, откинувшись на спинку. Артём. Мне было велено называть его только по имени, но в голове вертелось другое – Хозяин. Ему было около сорока, не больше, но в нём чувствовалась такая усталая, старая сила, будто он прожил уже несколько жизней и всем им диктовал условия. Он был не красив в классическом понимании – слишком жёсткие линии скул, слишком прямой, холодный рот, коротко стриженные волосы с проседью на висках. Но когда он смотрел на тебя этими серыми, абсолютно прозрачными глазами, всё нутро сжималось в комок страха и… чего-то ещё. Какого-то низменного, животного любопытства.
А я – Лиза. Двадцать четыре года, безработная художница, мечтавшая открыть свою студию и по глупости решившая, что сорвать джек-пот на кредите у частного лица – это блестящая бизнес-идея. Сто пятьдесят тысяч. Для него – мелочь, которую он, как я потом поняла, изначально давал мне с мыслью не о возврате. Для меня – долг, который я никогда не смогу отдать своей работой официантки.
Я принесла последнюю, как мне казалось, сумму. Жалкие тридцать тысяч, собранные с невероятным трудом. Он даже не взглянул на конверт, просто положил на него ладонь и отодвинул в сторону, как отодвигают крошки со стола.
– Общая сумма долга на сегодняшний день, с учётом процентов, – его голос был низким, без единой эмоции, – составляет четыреста семьдесят восемь тысяч рублей.
У меня подкосились ноги. В ушах зазвенело.
– Но… это же грабёж! – вырвалось у меня, голос срывался на визг. – Мы же договаривались на других условиях!
– Мы договаривались, что ты вернешь деньги вовремя, – парировал он, не меняя интонации. – Ты этого не сделала. Условия изменились. Таковы правила.
Он медленно поднялся из-за стола. Он был высоким, на голову выше меня, широким в плечах. Его тень накрыла меня с головой. Я инстинктивно отступила на шаг, наткнувшись на спинку кожаного дивана.
– У меня их нет, – прошептала я, и в голосе послышались слёзы. Унизительные, жалкие. – Я никогда не смогу столько заработать.
– Я знаю, – произнёс он тихо, подходя так близко, что я почувствовала тот самый запах – кожи, власти, мужчины. Он приподнял моё подбородок пальцами. Прикосновение было обжигающе тёплым и твёрдым. – Но я могу предложить тебе альтернативный способ оплаты.
Сердце упало куда-то в пятки, замерло в ожидании. В голове пронеслись картинки из криминальных фильмов.
– Какой? – выдавила я.
Он наклонился ко мне, его губы оказались в сантиметре от моего уха. Голос стал тише, но каждое слово врезалось в сознание, как раскалённое железо.
– Ты станешь моей личной рабыней. На две недели. Четырнадцать дней, которые спишут твой долг. Полностью.
Мир перевернулся. Я смотрела на него, не в силах вымолвить ни слова. Рабыня. Это слово гудело в висках, такое древнее и чудовищное.
– Я… я не… – начала я бессвязно.
– Условия просты, – он говорил спокойно, будто предлагал чай, а не ломал мне жизнь. – Полное и беспрекословное подчинение. Ты будешь делать то, что я скажу. Когда я скажу. Где я скажу. Ты будешь жить здесь. И да, – его взгляд скользнул по моему платью, и мне показалось, что он видит прямо сквозь ткань, – для начала с тебя снимут эту жалкую тряпку. И больше ты её не наденешь.
Он выдержал паузу, давая мне прочувствовать весь ужас и весь… странный, запретный трепет этого момента.
– Тебе нужно время подумать? – спросил он, и в его глазах мелькнула насмешка. Он знал, что у меня нет выбора. Значит, знал с самого начала.
Я стояла, глотая воздух, чувствуя, как по спине бегут мурашки, а между ног предательски и постыдно теплеет от этого тотального, всепоглощающего доминирования. Страх парализовал. Но что-то ещё, тёмное и давно спящее во мне, медленно и лениво потягивалось, услышав его слова.
Я кивнула. Голова двигалась тяжело и медленно, будто кто-то другой управлял моими мышцами. Кивок был маленьким, почти незаметным, но в тишине кабинета он прозвучал как громовой раскат. Я согласилась. Продала себя на две недели.
Артём не улыбнулся. Не выразил никакого удовлетворения. Он просто констатировал факт.
– Умная девочка, – произнёс он, и в этих словах не было одобрения, лишь холодное подтверждение моего положения. – Правильный выбор.
Он отошёл от меня к стене, задрапированной тёмным бархатом, и отодвинул тяжёлую портьеру. Я застыла, не в силах пошевелиться. За тканью скрывалась не картина и не окно, а… клетка. Настоящая, из матовых металлических прутьев, с дверцей. Внутри лежал тонкий матрас, покрытый простыней, и свернутое в рулон тёмное одеяло. У стены стояла миска из нержавейки для воды.
Меня бросило то в жар, то в холод. Это было по-настоящему. Не метафора. Не игра. Он собирался запирать меня в клетке. Как животное.
– Это твои новые апартаменты, – его голос вернул меня в реальность. Он наблюдал за моей реакцией с тем же равнодушием, с каким смотрят на аквариумных рыбок. – На время твоего пребывания здесь. Пока не заслужишь большего. Или не разочаруешь меня.
Он повернулся ко мне.
– Раздевайся.
Сердце ёкнуло и застучало где-то в горле. Я непроизвольно скрестила руки на груди, вцепившись в рукава платья.
– Прямо… прямо сейчас? – выдавила я, и голос мой дрогнул.
– Ты усвоишь первое и главное правило, – сказал он, и в его интонации впервые появилась сталь. Лёгкая, почти невесомая, но оттого ещё более пугающая. – Я не повторяю приказы. Ты делаешь. Сразу. Без вопросов. Поняла?
Я кивнула снова, уже быстрее, почти истерично. Пальцы онемели, плохо слушались. Я потянула за молнию на боку платья. Застучала зубами. Холодный металл молнии полз вниз, обнажая кожу на боку, на животе. Платье упало на пол к моим ногам, с шелестом сложившись в синюю кучку тряпья. Я стояла в только в белых хлопковых трусиках и лифчике – самом простом, без кружев, купленном на распродаже. Мне было до жути стыдно этой утилитарности, этой бедности под его пронизывающим взглядом.
– Всё, – скомандовал он.
Я зажмурилась на секунду, ощущая жгучий стыд, плывущий по коже алыми пятнами. Потом расстегнула бюстгальтер. Он упал на платье. Последний барьер – трусики. Я задержала на них дыхание, потом сдернула их дрожащими пальцами и отшатнулась от образовавшейся на полу кучки моей старой жизни.
Я стояла перед ним совершенно голая. Воздух кабинета охладил кожу, соски затвердели и напряглись от холода и страха. Я пыталась прикрыться руками, скрестить ноги, спрятать самое сокровенное, но его взгляд, тяжёлый и неумолимый, заставлял чувствовать себя абсолютно обнажённой, как бы я ни старалась прикрыться.
Он медленно обошёл меня вокруг, изучающе, как покупатель изучает товар. Я чувствовала его взгляд на своей спине, на ягодицах, на бёдрах. Мне хотелось провалиться сквозь пол. И одновременно… где-то в самой глубине, в самой тёмной и потаённой пещере моего естества, что-то шевельнулось. Что-то тёплое и влажное. От этого бесстыдного, унизительного разглядывания.
– Неплохо, – наконец произнёс он, останавливаясь передо мной. Его глаза остановились на моей груди, потом медленно опустились ниже, к тому месту, которое я инстинктивно пыталась сжать. – Дрябловаты бёдра, но это поправимо. Руки за голову.
Я, покорно, как во сне, заплела пальцы на затылке. Грудь приподнялась, тело выгнулось, подставив себя ему ещё больше. Я чувствовала, как по внутренней стороне бёдер ползёт предательская влага. Мой организм, вопреки моему ужасу и стыду, начинал реагировать на его абсолютную власть.
Он протянул руку и провёл тыльной стороной пальцев по моей щеке, потом по шее, к ключице. Кожа под его прикосновением горела. Пальцы были тёплыми и шершавыми. Он не спеша обвёл контур моей груди, не касаясь соска, заставив его ждать, напрячься до боли. Потом провёл ладонью по животу, заставив мышцы там дёрнуться.
– Ты боишься, – констатировал он. – Это хорошо. Страх – хороший стимул. Но я добьюсь, чтобы ты хотела. Чтобы ты жаждала каждого моего прикосновения. Чтобы твоё тело принадлежало мне раньше, чем разум. Это будет твоим единственным смыслом на эти две недели.
Его рука скользнула между моих ног. Я вздрогнула и издала короткий, задыхающийся звук, пытаясь сомкнуть бёдра, но он легко удержал их своей сильной ладонью. Два его пальца провели по всей длине моей щели, сверху вниз, собирая влагу, которой там было уже предостаточно.
– Ага, – тихо, почти с удовольствием произнёс он, поднося пальцы к своим губам и чуть прикасаясь к ним кончиком языка. – Как я и думал. Тело уже понимает, кто его хозяин. Разум догонит.
Он отступил на шаг, его лицо снова стало непроницаемым.
– В клетку.
Я опустила руки, чувствуя, как дрожь пробегает по всему телу. Я посмотрела на открытую дверцу, на тот тёмный, тесный ящик. Это было унизительно. Нечеловечески.
– Артём… пожалуйста… – попыталась я вымолить, но он тут же перебил меня.
– «Господин», – поправил он ледяным тоном. – Или «Хозяин». Ты не имеешь права называть меня по имени. Последнее предупреждение.
Я сглотнула комок в горле и, не сказав больше ни слова, на негнущихся ногах подошла к клетке. Металл был холодным под коленями, когда я на четвереньках вползла внутрь. Прутья пахли пылью и чем-то ещё, металлическим, чужим.
Он захлопнул дверцу. Звук щелчка замка прозвучал как приговор. Я сидела на корточках на тонком матрасе, прижимая колени к груди, пытаясь хоть как-то прикрыться.
Артём опустился на корточки снаружи, чтобы быть с моим лицом на одном уровне. Его пронзительные серые глаза смотрели на меня через прутья.
– Спишь тут. В шесть утра – подъём. Опоздаешь – будешь наказана. Правила и распорядок дня узнаешь завтра. На сегодня всё.
Он встал, потушил основную люстру, оставив гореть только небольшой торшер в углу. Комната погрузилась в полумрак. Его шаги затихли где-то в глубине квартиры.
Я осталась одна. В тишине. В клетке. Голая. Дрожащая от холода, страха и дикого, неконтролируемого возбуждения. По щекам текли слёзы, но я даже не могла понять, от чего я плачу – от унижения или от предвкушения того, что должно было случиться завтра.
В шесть утра раздался резкий, пронзительный звук электронного зуммера. Я дёрнулась, ударившись головой о низкий потолок клетки. Сон был тяжёлым, коротким и прерывался кошмарами, в которых я проваливалась в какие-то тёмные ямы. Сердце колотилось где-то в горле.
Дверь в кабинет открылась, и в комнату вошёл Артём. Он был уже одет – чёрные тренировочные брюки и простая серая футболка, обтягивающая мощный торс. В руках он держал свёрнутую в рулон газету и небольшую миску.
– Подъём, – его голос был ровным, без намёка на сонливость. – Вылезай.
Я, всё ещё одурманенная страхом и недосыпом, неуклюже выползла на четвереньках из клетки. Холодный паркет заставил меня ёкнуть. Я встала на колени, инстинктивно пытаясь прикрыть грудь и лоно руками, опустив голову.
– Правило номер два, – раздалось надо мной. – Утром, после подъёма, ты занимаешь позицию для приветствия. Это – стоя на коленях, руки за спиной, грудь вперёд, голова поднята. Я должен видеть тебя. Всю. Понятно?
– Да… – прошептала я.
– «Да, Господин», – поправил он, и кончик свёрнутой газеты коснулся моего подбородка, заставляя меня поднять голову.
– Да, Господин, – повторила я, голос дрожал.
– Лучше. Руки за спину.
Я опустила руки, отводя их за спину и сцепляя пальцы. Грудь сама собой выпятилась вперёд, обнажая напряжённые, похолодевшие соски. Было невыносимо стыдно. Он смотрел на меня несколько секунд, изучающе, а потом кивнул.
– Неплохо для первого раза. Завтра – лучше. Это – твоя еда на завтрак.
Он поставил на пол передо мной миску. В ней лежало что-то вроде овсяной каши без сахара и соли, и рядом – два куска сырой моркови. И больше ничего. Ни ложки, ни вилки.
– Ты ешь так. – Он указал на миску. – Пока не научусь есть из моих рук.
Я смотрела на еду, потом на него. Унижение обожгло меня новым, свежим жаром. Но голод, звериный и настоящий, уже скручивал желудок. Я медленно наклонилась к миске, чувствуя, как волосы падают на лицо. Я попыталась ловить губами безвкусную массу. Каша пачкала щёки, нос. Это было отвратительно и по-собачьи примитивно.
Артём наблюдал за этим, прислонившись к столу. На его лице не было ни отвращения, ни удовольствия. Был лишь холодный интерес исследователя.
Когда я закончила, он подал мне миску с водой. Я также стала лакать её, чувствуя, как по щекам текут смешанные с кашей слёзы.
– Теперь – туалет и утренний душ, – объявил он, когда я напилась. – Иди.
Он повёл меня по коридору в большую, отделанную мрамором ванную комнату. Всё здесь сияло холодной чистотой и стоило, наверное, больше, чем все мои долги.
– Утром ты моешься здесь. Под моим наблюдением. Правило номер три: содержать себя в чистоте – твоя прямая обязанность. Грязь будет наказываться.
Он указал на душевую кабину со стеклянными дверцами.
– Заходи. Мойся. Тщательно. Я буду смотреть.
Я вошла под ледяные струи воды, прежде чем она успела прогреться. Он не включал тёплую. Я мылась под его пристальным взглядом, натирая кожу гелем с нейтральным запахом, чувствуя, как он изучает каждую пядь моего тела, каждый изъян, каждую родинку. Стыд притупился, уступив место странному оцепенению. Мои движения стали почти механическими.
После душа он бросил мне небольшое, жёсткое полотенце.
– Вытрись. И становись в позицию.
Я вышла из кабины мокрая, дрожащая и вытерлась под его взглядом. Потом снова встала на колени, заложив руки за спину. Вода капала с волос на спину.
Он подошёл ко мне, в руке у него появилась небольшая коробочка. Оттуда он достал два силиконовых зажима с маленькими вибрирующими шариками на концах.
– Это – твои новые украшения, – сказал он. – На время дня. Чтобы ты не забывала, кому принадлежишь.
Он сжал зажим, и холодный силикон сдавил мой правый сосок, заставив меня ахнуть от неожиданной боли и вспышки чего-то острого, что тут же отозвалось внизу живота. Затем он прицепил второй. Мои соски теперь были стиснуты этими устройствами, выставляя грудь напоказ, делая её уязвимой и гиперчувствительной. Лёгкая, едва заметная вибрация заставляла постоянно помнить о них.
– Встань.
Я поднялась на дрожащих ногах. Он подошёл ко мне вплотную, его руки легли на мои бёдра. Пальцы впились в кожу, влажную после душа.
– Сегодня тебе предстоит многое узнать, – прошептал он, и его губы почти коснулись моего уха. – О себе. О том, что на самом деле тебе нравится. Ты будешь слушаться. Ты будешь принимать всё, что я тебе даю. И ты будешь благодарна за это. Поняла?
Его рука скользнула между моих ног, и два пальца грубо и уверенно вошли в меня. Я вскрикнула, подавшись вперёт, на его грудь. Он не двигался, просто держал их внутри, чувствуя, как я сжимаюсь вокруг него, вся влажная от душа и от своего же предательского возбуждения.
– Да, Господин, – выдохнула я, и на этот раз в моём голосе не было дрожи. Была лишь покорность и жгучий, всепоглощающий стыд от того, что моё тело реагирует именно так.
Он медленно вынул пальцы и облизал их, не сводя с меня глаз.
– Хорошо. Начинаем.
День растягивался в странную, изматывающую череду унижений и приказов. После душа он заставил меня на коленях вытереть начисто все кафельные швы в душевой кабине зубной щёткой. Мои новые «украшения» на сосках постоянно напоминали о себе тупой, ноющей болью и лёгкой вибрацией, которая, казалось, отбивалась прямо в низ живота, создавая там постоянное, нервирующее напряжение.
Потом был урок этикета. Я должна была научиться подавать ему кофе. Не просто принести, а сделать это определённым образом: встать на колени слева от его кресла, держать чашку обеими руками, поднять её на уровень его груди, глаза при этом должны быть опущены. Первые три раза я делала что-то не так – то чашка дрожала, то взгляд непроизвольно поднимался на его лицо. Он не кричал. Он просто брал чашку и выливал её содержимое мне на грудь. Горячий кофе обжигал кожу, я вскрикивала, а он смотрел на то, как тёмные струйки стекают по моему животу, с холодным интересом.
– Неудобства – часть обучения, – говорил он, когда я сдерживала всхлипы. – Ты научишься терпеть. Вытрись и принеси новую.
К четвёртому разу я уже почти не дрожала. Я сконцентрировалась только на чашке, на своих руках, на чётком выполнении алгоритма. Когда он наконец взял чашку и отпил глоток, не пролив ни капли, во мне вспыхнула абсурдная, дикая радость, как у собаки, выполнившей команду.
– Нормально, – бросил он, и это прозвучало как высшая похвала.
Он заставил меня ползать. По всему кабинету, по коридору, собирая с ковра несуществующие соринки. Движения должны были быть плавными, грациозными, на прямых руках, с подобранным животом. Он сидел в кресле и читал, изредка бросая на меня взгляд.
– Ягодицы выше. Не ковыляй, как рак. Чувствуй себя хищницей. Даже на четвереньках ты должна вызывать желание, а не жалость.
Это было изматывающе. Мышцы ног и спины горели огнём, зажимы на сосках впивались в плоть, а между ног всё было влажно и пульсировало от этого непрекращающегося, извращённого напряжения. Его голос, его пристальный взгляд, его абсолютная власть – всё это сводило меня с ума, смешивая страх с чем-то таким тёмным и сладким, что я боялась себе в этом признаться.
После «прогулки» он велел мне лечь на ковёр лицом вниз, раскинув руки и ноги.
– Лежи. Не двигайся.
Он сел в кресло, закинул ногу на ногу и начал смотреть какой-то документальный фильм о войне, включив звук на полную громкость. Я лежала, уткнувшись лицом в ворс ковра, чувствуя, как затекают мышцы, как ноют суставы. Время потеряло смысл. Я существовала только как коврик у его ног, как часть интерьера, которая должна быть неподвижна. Я почти дремала, убаюканная грохотом взрывов с экрана и жужжанием своей усталости, когда его голос вернул меня в реальность.
– Подойди ко мне.
Я поднялась, затекшие ноги плохо слушались. Он сидел в кресле, расстегнув ширинку. Его член, уже напряжённый и готовый, смотрел на меня. В голове всё завертелось. Я знала, что это неизбежно, я ждала этого каждую секунду с момента своего унизительного согласия, но теперь, когда это случилось, ноги стали ватными.
– Правило для минетов, – его голос был спокоен, как будто он объяснял очередной пункт контракта. – Ты не касаешься себя руками. Ты не кончаешь без моего разрешения. Ты используешь только рот и язык. И ты делаешь это так, как будто от этого зависит твоя жизнь. Потому что так оно и есть. Поняла?
– Да, Господин, – выдохнула я, опускаясь перед ним на колени.
Запах его кожи, мужской, густой, ударил мне в нос. Я чувствовала исходящее от него тепло. Мне было страшно. Страшно сделать что-то не так, страшно не понравиться, страшно этой громады, которая сейчас войдёт в меня.
Я наклонилась и кончиком языка коснулась его головки. На вкус он был солоноватым, кожа – бархатистой и натянутой. Я обвела языком вокруг, заставив его вздрогнуть. Потом, сделав глубокий вдох, взяла его в рот.
Он был большим. Он заполнил собой всё пространство, упираясь в нёбо, вызывая рвотный рефлекс. Я подавила его, стараясь дышать носом. Мои губы скользили по его длине, я пыталась вспомнить всё, что когда-то видела или слышала, работая языком, создавая нужное давление.
Одна его рука легла мне на затылок, не давя, просто контролируя.
– Медленнее, – прошептал он. – Не торопись. Чувствуй.
Я замедлила темп, сосредоточившись на ощущениях. На том, как он пульсирует у меня во рту, на том, как его дыхание становится всё глубже. Мои собственные бёдра непроизвольно сжимались от возбуждения, клитор отчаянно напрягся, требуя внимания, но я помнила правило – руки за спиной, я не имела права касаться себя.
Он начал двигать бёдрами, совсем немного, задавая ритм. Его пальцы вцепились в мои волосы чуть сильнее.
– Да… вот так… хорошая девочка… – его голос стал низким, хриплым.
Это «хорошая девочка» снова ударило в самое нутро, заставив меня сжать его сильнее губами. Я хотела быть хорошей. Хотела, чтобы он похвалил меня снова. Чтобы этот ледяной Бог снизошёл до одобрения.
Он внезапно напрягся и со стоном, который показался мне почти животным, кончил мне в рот. Горячая, густая жидкость хлынула в горло. Я попыталась сглотнуть, давясь, но справилась. Я продолжала держать его во рту, пока последние спазмы не прошли, забирая всё до последней капли, как меня и учили.
Он вынул себя, и я осталась на коленях, тяжело дыша, с запекшимися у губ следами. Тело трясло от пережитого напряжения и нереализованного возбуждения.
Он посмотрел на меня сверху вниз, его глаза блестели в полумраке комнаты.
– Неплохо. Для первого раза.
Он провёл рукой по моей щеке, по моим запекшимся губам. Это прикосновение было почти нежным, и от него по телу побежали мурашки.
– Теперь твоя очередь, – сказал он, и в его голосе снова зазвучала опасная, хищная нота. – Но не так быстро. Терпение – тоже часть награды. Встань. Повернись ко мне спиной и наклонись, оперевшись руками о кресло.
Я повиновалась. Движения были уже не такими скованными, почти автоматическими. Моё тело, преданное и проданное, знало свой новый распорядок лучше, чем сознание. Я повернулась, наклонилась, упираясь ладонями в холодную кожу его кресла. Поза была унизительной, выставляющей всё самое сокровенное на показ. Я чувствовала, как прохладный воздух комнаты касается моей влажной, воспалённой кожи между ног.
Он встал позади меня. Я не видела его, только слышала его шаги, чувствовала его приближение. Его руки легли на мои бёдра, пальцы впились в плоть, оставляя белые отпечатки. Я зажмурилась, ожидая его вторжения, жёсткого и безоговорочного.
Но его прикосновение оказалось неожиданным. Кончики его пальцев, тёплые и шершавые, легонько провели по моим ягодицам, почти ласково. Потом одна рука скользнула вперёд, к низу живота, и прижала меня к креслу, зафиксировав, а вторая поднялась вверх.
Я услышала свист воздуха и лишь долю секунды спустя ощутила удар. Резкий, жгучий, огненный. Он шлёпнул меня ладонью по самой мясистой части. Я вскрикнула от неожиданности и боли, дернувшись вперёд, но его рука на животе удержала меня на месте.
– Не двигаться, – его голос прозвучал спокойно, почти отстранённо.
Второй удар обрушился на другую щёку. Боль была острой, яркой, она разлилась по коже горячей волной. Я закусила губу, чтобы не закричать снова. Третий удар. Четвёртый. Он бил методично, не спеша, давая боли улечься и проникнуть глубже, прежде чем нанести следующий. Сначала это было просто больно. Унизительно и больно. Но потом… потом что-то начало меняться.
С каждым новым шлепком к боли стала подмешиваться странная, извращённая теплота. Жар разливался из точек ударов по всему телу, согревая меня изнутри. Напряжение, копившееся весь день, начало находить выход в этом ритмичном, почти медитативном насилии. Моё дыхание стало прерывистым, не от рыданий, а от чего-то другого. Я непроизвольно прогнула спину ещё сильнее, подставляя себя ему, жаждая следующего удара, следующей вспышки.
Он заметил это. Его пальцы впились в мою плоть ещё сильнее.
– Нравится? – прошептал он, и в его голосе впервые прозвучало что-то кроме холодного контроля. Удовольствие. – Тебе нравится, когда твоё тело используют? Когда тебя наказывают?
Я не могла ответить. Я могла только стонать, чувствуя, как вся моя сущность сужается до точек соприкосновения его ладони с моей кожей.
Удары прекратились. Его руки снова легли на мои бёдра, лаская покрасневшую, пылающую кожу. Потом он раздвинул меня. Без предупреждения. И вошёл в меня сзади. Не в вагину, куда я ждала и боялась, а в анус.
Боль была сокрушительной. Острая, разрывающая. Я завизжала, пытаясь вырваться, но он был сильнее, его руки как тиски держали меня на месте. Он не двигался, давая мне привыкнуть к этому невыносимому, растягивающему чувству.
– Расслабься, – его голос прозвучал прямо у моего уха, горячий и влажный. – Ты можешь это принять. Ты примете это. Всё, что я даю.
Слёзы текли по моему лицу, я задыхалась от боли и шока. Но постепенно, очень медленно, адское напряжение начало спадать. Боль не ушла, но к ней присоединились другие ощущения – невероятная теснота, давление, заполненность. Он начал двигаться. Короткими, вначале осторожными, потом всё более уверенными толчками.
И тогда случилось нечто немыслимое. Боль стала трансформироваться. Она смешалась с тем возбуждением, что тлело во мне с самого утра, с унижением, с животным страхом, с его абсолютной властью надо мной. И взорвалось. Волна удовольствия, такого дикого, такого всепоглощающего, какого я никогда не испытывала, накатила на меня с такой силой, что я закричала. Не от боли, а от оргазма. Моё тело затряслось в конвульсиях, сжимая его внутри себя, и этот спазм, казалось, длился вечность.
Он продолжал двигаться, его дыхание стало тяжёлым, хриплым. Его пальцы впились в мои бёдра почти до боли, и он с тихим, сдавленным стоном закончил, заполняя меня изнутри горячим потоком.
Мы замерли так на несколько мгновений, оба тяжело дыша. Потом он вышел из меня, и я чуть не рухнула на пол, но он подхватил меня и развернул к себе.
Я стояла перед ним, вся в слезах, трясясь, с пылающими ягодицами, с размазанной по лицу тушью, с его спермой, вытекающей из меня. Я была разбита, унижена, использована.
Он смотрел на меня, и его ледяные глаза горели каким-то тёмным, глубоким огнём. Он притянул меня к себе и грубо, почти жадно поцеловал. В этом поцелуе не было нежности. В нём был вкус крови с моей разбитой губы, вкус его власти и моего полного, тотального подчинения.
Когда он отпустил меня, я едва стояла на ногах.
– Сегодня ты была хорошей рабыней, – произнёс он хрипло, проводя большим пальцем по моей щеке, стирая слезу. – За это полагается награда.
Он взял меня на руки, как малую – я была легка, как пушинка, после всего этого – и отнёс обратно в клетку. Но перед тем, как запереть дверцу, он протянул мне маленькую, твёрдую подушечку.
– Чтобы было мягче спать, – сказал он, и его голос снова стал ровным, почти бытовым.
Щелчок замка. Темнота. Я прижалась щекой к прохладной подушечке, вся ещё дрожжа от пережитого. Тело ныло и гудело, каждый мускул кричал о перенапряжении, внутри всё горело. Но сквозь боль и унижение пробивалось что-то ещё. Странное, тёплое, пугающее чувство… удовлетворения. Благодарности. Я была его. Полностью. И в этом был какой-то извращённый, чудовищный покой.
Я закрыла глаза, прижавшись к решётке, и почти сразу провалилась в глубокий, беспробудный сон, впервые за многие дни не видя кошмаров.
Прошло несколько дней. Или неделя? Время в клетке текло по-другому, измеряемое не часами, а ритуалами унижения и редкими, жгучими вспышками награды. Я научилась есть из его руки, не проливая ни крошки. Научилась стоять в позе для приветствия так, что каждая мышца вытягивалась в струну, выставляя ему моё тело напоказ. Боль от зажимов на сосках стала привычным, почти приятным фоном, постоянным напоминанием о моём статусе.
Но сегодня что-то витало в воздухе. Артём был собраннее обычного, его холодная энергия была сконцентрирована, как лезвие. После утреннего душа он не велел мне ползать или мыть полы. Вместо этого он принёс кожаный ошейник с металлической бляхой, на которой было вытеснено одно слово: «Собственность».
– Сегодня вечером у меня будут гости, – сказал он, застёгивая ошейник на моей шее. Кожа была прохладной и плотно прилегающей. – Ты будешь их обслуживать. Будешь делать всё, что тебе скажут. И демонстрировать всё, что я прикажу. Поняла?
– Да, Господин, – ответила я, и в голосе не было ни страха, лишь покорная готовность. Мысль о том, что другие люди увидят меня в таком виде, вызвала лишь короткую вспышку паники, которая тут же утонула в волне какого-то тёмного, запретного возбуждения. Я была его вещью. И если он хотел меня показать – значит, так должно было быть.
Вечером он вывел меня из клетки. На мне не было ничего, кроме ошейника и тех самых силиконовых зажимов, которые он велел не снимать. Он приказал встать на колени в углу кабинета, у небольшого бара, лицом к стене.
– Не двигаться. Не оборачиваться. Ждать.
Я ждала. Слышала, как он наливает себе виски, кладёт лёд в бокал. Потом раздался звонок домофона. Шаги. Голоса. Мужские голоса – низкие, уверенные, такие же, как у него. Их было двое.
Приветствия, шутки, звук бокалов. Они расположились где-то позади меня. Я чувствовала их взгляды на своей спине, на ягодицах. Они жгли кожу, как раскалённые иглы.
– Ну что, Артём, покажешь нам свою новую… собственность? – раздался один из голосов, бархатный, с лёгкой насмешкой.
– Конечно, – ответил Артём. Его шахи приблизились ко мне. – Встань. Повернись. Иди сюда.
Я поднялась и, опустив глаза, вышла на середину комнаты. Воздух казался ледяным на моей голой коже. Двое мужчин сидели в кожаных креслах. Один – крупный, с сединой на висках и внимательными, оценивающими глазами хищника. Другой – помоложе, поджарый, с острым, насмешливым лицом. Оба были одеты дорого и небрежно. Они смотрели на меня так, будто я была диковинным животным, выставленным на продажу.
– Неплохо, – протянул тот, что постарше. – Стройная. Грудь хорошая. Нервная? Видно, что ещё не совсем поломанная.
– В процессе, – парировал Артём. Он подошёл ко мне и с силой шлёпнул меня по ягодицам, заставив вздрогнуть. – Но уже понимает, кто здесь хозяин. Покажи гостям, как ты умеешь слушаться. На колени. Раздвинь бёдра. Шире.
Я опустилась на колени перед ними, чувствуя, как пол холоден под кожей. Раздвинула бёдра, обнажая себя полностью их взглядам. Было невыносимо стыдно. И от этого стыда по телу бежали мурашки, а между ног предательски потеплело.
– Подойди ближе, – скомандовал тот, что помоложе. Его глаза блестели от любопытства и жестокости. – Я хочу рассмотреть.
Я поползла к нему на коленях, как меня и учили – плавно, с подобранным животом. Он протянул руку и грубо ткнул пальцами между моих ног.
– Влажная, – констатировал он с усмешкой. – А ну-ка, откройся получше.
Я посмотрела на Артёма. Он кивнул, дав разрешение. Его лицо было каменным, но в глазах я увидела ту же тёмную искру, что зажигалась в нем, когда он наказывал меня. Ему нравилось это. Нравилось выставлять меня на показ, делиться моим унижением.
Я положила руки на свои бёдра и раздвинула половые губы пальцами, подставляя ему свой клитор, свою самую сокровенную часть. Воздух коснулся воспалённого бугорка, и я едва сдержала стон.
Мужчина внимательно, почти по-научному изучал меня.
– Мило, – бросил он и убрал руку. – Можешь идти и подавать нам питьё. Чтобы руки не тряслись.
Я подползла к бару, налила виски в бокалы, стараясь не расплескать ни капли. Мои пальцы действительно дрожали. Я подавала напитки, оставаясь на коленях, чувствуя, как их взгляды пьют меня гораздо жаждущее, чем алкоголь.
Потом был ужин. Мне пришлось сидеть под столом, у его ног. Иногда его рука опускалась и гладила мои волосы, как собачьи. Иногда он заставлял меня лизать его пальцы, испачканные соусом. Я слышала обрывки их разговора – о бизнесе, о политике, о женщинах. Они говорили обо мне так, будто меня здесь не было. Как о вещи. И с каждым их словом, с каждым унизительным прикосновением, то тёмное пламя внутри меня разгоралось всё сильнее.
В какой-то момент старший гость, тот что с сединой, откинулся на спинку стула и сказал Артёму:
– Ну что, продемонстрируешь её реакцию? Хочу посмотреть, как она у тебя кончает по команде.
Артём посмотрел на меня. В его взгляде было приказание.
– Ложись на стол.
Стеклянная поверхность стола была холодной и твёрдой под моей спиной. Я лежала, раскинув руки, глядя в потолок, чувствуя на себе три пары мужских глаз. Они встали вокруг меня, как хищники вокруг добычи.
– Трогать себя нельзя, – напомнил Артём. Его пальцы легли на мой клитор, и я вздрогнула, издав сдавленный звук. Он начал водить пальцем по кругу, с идеальным, выверенным давлением. Он знал моё тело уже лучше, чем я сама. – Кончай, – скомандовал он тихо, но так, чтобы все слышали.
Это было приказание. Нельзя было ослушаться. Его пальцы, взгляды этих незнакомых мужчин, моё собственное унижение – всё это смешалось в один клубок и ударило в голову, затопив сознание волной безумия. Я закричала, выгибаясь, чувствуя, как оргазм разрывает меня изнутри, такой сильный, что у меня потемнело в глазах. Спазмы были такими мощными, что я почти слетела со стола.
Когда я пришла в себя, я лежала в луже собственных соков, тяжело дыша. Гости перешли к коньяку. Их разговор снова стал деловым, будто только что ничего не произошло.
Позже, когда они ушли, Артём подошёл ко мне. Я всё ещё лежала на столе, не в силах пошевелиться. Он посмотрел на меня, на моё заплаканное, разбитое лицо, на моё тело, покрытое мурашками и пятнами.
– Сегодня ты была прекрасна, – сказал он, и в его голосе прозвучала та самая, редкая нота одобрения, ради которой, как я теперь понимала, я была готова на всё. Он наклонился и поцеловал меня в лоб. Это было почти нежно. – Моя прекрасная, грязная, послушная рабыня.
Он снял меня со стола, подхватил на руки и отнёс в ванную. Он помыл меня сам, тщательно, с мылом и мочалкой, смывая с моей кожи следы этого вечера, следы чужих взглядов. Потом отнёс в клетку и дал не подушечку, а настоящее маленькое одеяло.
– Спи, – сказал он, запирая дверцу. – Ты заслужила отдых.
Я завернулась в одеяло, прижимаясь к прутьям. Тело ныло и гудело от пережитого, душа была вывернута наизнанку. Но сквозь усталость и стыд пробивалось новое, пугающее чувство. Я не просто принадлежала ему. После сегодняшнего я уже не могла представить, что могу принадлежать кому-то ещё. Эти две недели перестали быть сроком моего заключения. Они стали отсчётом до чего-то нового. И я боялась этого больше, чем самой клетки.
Последние дни моего «договора» текли в каком-то новом, странном ритме. Унижения никуда не делись. Он мог заставить меня вылизывать его ботинки после прогулки под дождём или sexpornotales.me часами стоять в неудобной позе, держа в зубах тяжелую пепельницу. Но теперь в его действиях появилась… методичность. Цель. Он не просто ломал меня. Он лепил. Создавал что-то новое из грубого, испуганного материала, в который я превратилась.
Он стал больше говорить. Объяснять. Зачем нужна та или иная поза, почему важно дышать именно так во время порки, как работает мозг, когда боль превращается в удовольствие. Он читал мне лекции о подчинении и власти, сидя в кресле, в то время как я сидела у его ног на голом полу, положив голову ему на колено. Его пальцы медленно перебирали мои волосы, и от этого моё сознание затуманивалось, превращаясь в податливый воск.
Я ловила себя на том, что жду его прикосновений. Что скучаю по его взгляду, даже когда он был тяжёлым и оценивающим. Клетка перестала быть тюрьмой. Она стала моим местом. Моим углом, где пахло мной, моим страхом и моим странным, новообретенным покоем.
И вот настало утро, когда я проснулась и поняла – сегодня последний день. Четырнадцатый.
Сердце сжалось от странной, непонятной паники. Я выползла из клетки по его команде и встала в позу для приветствия. Но сегодня что-то было не так. Руки за спиной дрожали, а не были сцеплены в замок. Взгляд не мог подняться и встретиться с его.
Он заметил это, конечно же. Он подошёл ко мне, молча, и провёл пальцем по моей щеке.
– Нервничаешь? – спросил он тихо.
– Сегодня последний день, Господин, – прошептала я, и голос мой предательски задрожал.
– Я в курсе, – он не убрал палец, продолжал водить им по моей коже, как будто стирая невидимую грязь. – Ты считала дни?
Я кивнула, не в силах вымолвить слово.
– И что ты чувствуешь?
Я закрыла глаза. Что я чувствовала? Дикий, животный страх перед неизвестностью. Перед тем, чтобы выйти за дверь его квартиры и снова стать Лизой. Нищей, испуганной, никому не нужной Лизаветой. И одновременно – жгучую, постыдную тоску по этому месту. По его рукам. По его приказам. По этой ясности и простоте – слушаться и получать за это либо наказание, либо одобрение.
– Я… не знаю, Господин, – выдавила я правду.
– Ложь, – он ударил меня по щеке. Не сильно. Скорее, щелчком, чтобы встряхнуть. – Ты знаешь. Скажи.
– Я боюсь, – сорвалось с губ. – Боюсь уходить.
Его губы тронула едва заметная улыбка. Не злая. Сложная.
– Хорошо. Значит, уроки не прошли даром.
Он отошёл к столу и взял тот самый конверт, с которого всё началось – с жалкими тридцатью тысячами, которые я принесла ему тогда.
– Твой долг погашен. Ты свободна. Можешь идти.
Он протянул мне конверт. Я смотрела на него, как кролик на удава. Моя рука не поднималась, чтобы взять его. Она висела плетью вдоль тела.
– Я сказал, можешь идти, – повторил он, и в его голосе зазвучала лёгкая, почти не уловимая нетерпеливая нотка.
Слёзы потекли по моим щекам сами собой, тихие и горькие.
– Я не хочу, – прошептала я.
– Что? – он сделал шаг вперёд. Его энергия, обычно такая сдержанная, вдруг зарядила воздух, как перед грозой.
– Я не хочу уходить, Господин! – выдохнула я, и это прозвучало как признание, как мольба. – Пожалуйста. Я… я не знаю, что мне делать снаружи. Я хочу остаться. Я хочу служить вам.
Он молчал несколько секунд, изучая моё лицо, размазанное от слёз, полное настоящего, неподдельного отчаяния.
– Ты понимаешь, что это значит? – наконец произнёс он. – Это не на две недели. Это навсегда. Ты отказываешься от своей свободы. Добровольно. Окончательно.
– Да, – прошептала я, падая перед ним на колени и целуя его ботинки. Кожа была холодной и солёной на вкус. – Я понимаю. Я хочу этого. Я ваша. Пожалуйста.
Он наклонился, поднял меня за подбородок. Его глаза были тёмными, бездонными.
– Тогда с сегодняшнего дня всё начинается по-настоящему. Ранее были только… вводные курсы. Готова?
В его глазах я увидела не просто хозяина. Я увидела свою судьбу. Страшную, тёмную, болезненную и – единственно возможную для меня теперь.
– Да, Господин, – сказала я, и в голосе моём впервые не было ни дрожи, ни страха. Была только уверенность. – Я готова.
Он кивнул, и в его взгляде мелькнуло то самое, сокровенное удовлетворение творца, завершившего свою работу.
– Тогда пойдём. Надо отметить твое новое… рождение.
Он повёл меня не в клетку. Он повёл меня в свою спальню.
https://ru.sexpornotales.top/analnyj/5655-dolg-rabyni-dve-nedeli-v-kletke-u-hozjaina.html
Испытай удачу
🍒
🍋
🍑